Хоррор без монстров: «Звук падения» – кино о том, как страшно жить

В российский прокат выходит «Звук падения» — работа Маши Шилински, которая уже успела получить приз жюри в Каннах. Формально это история о семье, владеющей свинофермой где-то в прусской глубинке. Но на деле фильм гораздо шире: он о том, как сквозь десятилетия повторяются одни и те же страхи, жесты и ошибки, будто время ходит по кругу и не знает, как выбраться наружу.

Саундтрек задаёт тон сразу. Долгое потрескивание старой пластинки возникает раньше самой музыки, и только когда действие перемещается ближе к нашим дням, звучит песня Анны фон Хауссвольфф. Её «черная дыра» — это намёк на прошлое, из которого постоянно тянется холодный воздух. Шилински будто говорит: чтобы понять, что происходит сегодня, нужно оглянуться в глубины прошлого века.

В центре — девушки из одной семьи, живущие в разные эпохи, но сталкивающиеся с похожими угрозами. В начале XX века их могли лишить деторождения «по медицинским причинам». В сороковые — ломали судьбы война и насилие. С восьмидесятых и дальше всё будто становится мягче, но тревога никуда не исчезает: взгляд, дотрагивание, непрошеное внимание ощущаются не менее разрушительно. Детство не приносит защиты — в нём всё равно копится что-то тёмное, от чего невозможно увернуться.

Три времени — две мировые войны, поздняя ГДР и наши дни — накладываются друг на друга так естественно, что кажется, будто в семье живут сразу три поколения одновременно. Как будто место само затягивает в один и тот же круг: свиньи в аккуратных загонах, золотые поля, вязкая река с угрями, мужчины, которые здесь становятся чем-то вроде загадочных существ.

По ощущениям фильм напоминает не немецкие саги, а американскую южную готику: Фолкнера, О’Коннор, МакКаллерс. Здесь тоже есть ощущение рода, от которого нельзя сбежать, и земли, которая держит за ноги. Мир выглядит как непрерывная попытка преодолеть чужую волю и собственный страх. При этом очевидны и отзвуки европейского кино — «Белой ленты» Ханеке или советской поэтики «Зеркала».

Но литературность «Звука падения» рождается не из текста — а из взгляда камеры. Она будто существует сама по себе: невидимая, но ощущаемая героями. Она видит так, как не может видеть человек — холодно, пристально, как будто из другого измерения. Дети часто наблюдают за происходящим через щели и отверстия в дверях, и зритель получает тот же фрагментарный опыт: всё вроде бы видно, но смысл ускользает. Даже когда камера совпадает с точкой зрения героини, она не способна проникнуть внутрь других — только фиксирует движения тел, жесты, намёки.

Поэтому в фильме почти нет привычного сюжета. Есть состояния, повторяющиеся мотивы, сломанные судьбы и цикличность, которую никто не может разорвать. Любая сцена — это про то, как люди существуют, а не что они делают. Отсюда ощущение медленного хоррора, который не пугает резкими кадрами, а давит атмосферой: как будто всё вокруг давно обречено, и герои просто идут по заранее размеченной траектории.

Шилински не объясняет природу происходящего. Да, здесь есть разговор о женском опыте, о телесности, о подавленности. Но источник тревоги глубже: сама жизнь превращается в механизм, который со временем ломает каждого. Река манит своей тишиной, амбар будто ждёт очередного падения, а словосочетание «производственная травма» звучит как аккуратная формулировка для того, что происходит с любым человеком — медленно, но неотвратимо.

«Звук падения» — кино, которое заставляет прислушиваться к тишине и замечать, как мир может оставаться страшным, даже когда выглядит спокойным. Это не хоррор про монстров и не семейная драма про быт. Это история о том, как память превращается в петлю, а реальность — в бесконечное эхо прошлого.